Часть семнадцатая

Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до полуночи. Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с рекламными заставками, записанными на пленку, кругом было полно каких-то рукояток и циферблатов. Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли мы закон, когда летаем по стране на старых самолетах и катаем пассажиров.

Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолеты так же тщательно проверяются полетной инспекцией, как и реактивные лайнеры. Они надежней и безопасней, чем большинство современных самолетов из металла, и для полетов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное.

- Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф, - ответил он.

Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без нее не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на пульте Сайкса замигал огонек телефонного вызова.

- Нам звонят по линии один, - сказал Сайкс в микрофон. - Слушаю вас, мадам.

- Я в эфире?

- Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость, летчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем.

- Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном балагане!

- Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего хочется, - сказал Шимода. - Так же, как и те, кто зарабатывает свой хлеб играючи...

- В Писании сказано: "В поте лица твоего будешь есть хлеб".

- Мы вольны поступать и так, если захотим.

- "Делай то, что можешь!" Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: "Делай то, что можешь! Делай то, что можешь!" Из-за вас люди становятся совершенно необузданными, и они уничтожают мир. Они его уже уничтожают. Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!

Она, по крайней мере, раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для достойного ответа, но он ни разу ею не воспользовался.

- И прекрасно, если этот мир будет уничтожен, - сказал он. - Есть миллиард других миров, которые мы можем создать или выбрать для себя. До тех пор пока люди хотят держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни.

Это вряд ли было рассчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я, совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду перспективу многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь Мастеру. Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к реальности данного единственного мира, который начинается рождением и заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок?

- Так все, значит, распрекрасно? - спросила она. - В мире нет зла, и вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует.

- А тут не из-за чего волноваться, мадам. Мы видим лишь крошечную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире все уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными.

От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила:

- Откуда вы знаете все то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что все это истинно?

- Я не знаю, истинно ли все это, - ответил он. - Я просто в это верю, потому что это доставляет радость.

Я прищурился. Он мог бы сказать, что все это он уже попробовал, и все вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, - это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему?

Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он говорил прямо в лоб, не давая никакой возможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.

- В истории мира все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без исключения.

Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень быстро.

- Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрист?

На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что он знал нового собеседника лично.

- Может быть, вы мне сами скажете? - ответил он вопросом на вопрос.

- Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних.

Антихрист говорит: будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад.

- Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться.

- Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что, по-вашему, случится тогда?

- Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части Галактики, - ответил Шимода.

- Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи.

- А что хотят услышать ваши дети?

- Если мы все свободны делать все, что захотим, то я могу прийти к вам на поле с дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку.

- Конечно, вы вольны это сделать.

Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был, по крайней мере, один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова.

События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать те же вещи иначе и не задевая их самолюбия. Постепенно меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал однажды, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам было отправляться в путь. "Справочник" там, в студии, мне совсем не помог.

"Для того чтобы стать свободным и счастливым, ты должен пожертвовать скукой. Не всегда такую жертву принести легко".

Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса у дороги N41 и что мы спим там же, прямо у самолетов.

Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей, которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было еще полчаса, а дела шли все хуже и хуже.

- А знаете, мистер, я думаю, что вы - обманщик, - сказал следующий.

- Конечно, я - обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы - это вовсе не тела, разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов. Мы - идеи Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни верили в смерть...

Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся его слова, он бы посмеялся над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки.

"Не расставайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья".

На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься еще не было, он остановился у крыла моего самолета.

- Помнишь, что ты сказал, узнав о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я ни совершил?

- Нет.

- А ты помнишь тот день, Ричард?

- Да, день я помню. Внезапно ты показался мне таким одиноким. Но я не помню, что тогда сказал.

- Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю, то мое счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел сюда, чтобы узнать простую истину: не имеет значения, говорю я или нет. Я выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир.

- Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно.

- Ну, спасибо большое. Я нашел то, ради чего прожил эту жизнь, я закончил работу всей жизни, а он говорит: "Это и так ясно, Дон". - Он смеялся, но в то же время был печален, и тогда я не знал, отчего.